же видел насквозь Троцкого. Тогда Ленин решил: “Давайте поедем к Зиновьеву сговариваться, как быть?” Мы трое — Ленин, Каменев и я, два члена Политбюро и я вот, кандидат, поехали к Зиновьеву. Он был на Морозовской даче под Москвой, немного не здоров»[320]. Традицию предварительных совещаний большинства членов ПБ с целью нейтрализации меньшинства затем в полной мере на вооружение возьмет Сталин.

Частое общение и совместные политические сражения сделали Молотова прилежным учеником ленинской школы и стали основой возникновения неплохих личных отношений с вождем. «В связи с подготовкой дел в Политбюро мне повседневно приходилось либо встречаться с В. И., либо чаще беседовать по телефону, обмениваться столь привычными в его текущей работе короткими записочками, выполнять его поручения, подготовлять материалы. Иногда это выходило за обычные рамки»[321]. После работы он мог пригласить Молотова к себе в рабочий кабинет или квартиру на чай со смородиновым вареньем. Кабинет был незамысловат: большой письменный стол, несколько карт на стенах, большая зеленая пальма, занимавшая чуть ли не треть помещения, два книжных шкафа, два-три жестких стула и кожаное кресло, куда усаживался посетитель. Под письменным столом, обеспечивая тепло для ног, лежала огромная шкура белого медведя. Молотов заведет у себя дома такую же.

Воспоминания об одном визите к Ленину, в мае — начале июня 1921 года, Молотов через сорок с лишним лет положит на бумагу: «В беседе мной были поставлены три вопроса: а) о необходимости дополнительных, более решительных мер для ликвидации “антоновщины” (кулацкого мятежа) в Тамбовской губернии; б) о необходимости замены секретаря тульского губкома Меерзона, который демагогически заигрывал с тульскими рабочими (детали не помню); в) о неорганизованности в тогдашней работе секретаря ЦК т. Ем. Ярославского, который в результате приема многочисленных посетителей засыпал работу Секретариата ЦК рассмотрением многочисленных мелких вопросов и просьб, что не дало возможности заниматься секретарям ЦК более крупными вопросами.

Как мне помнится, мои вопросы были внимательно выслушаны Лениным, и по ним были приняты меры. В этой беседе Ленин поделился со мной своими мыслями о положении дел в стране. Ленин с большой прямотой говорил тогда об исключительно тяжелом положении в стране (как “карточный домик”)… Меня тогда удивил сам характер нашей беседы. В. И. говорил со мной с какой-то чудесной теплой прямотой, хотя и без сентиментальности… Я много раз думал о неоднократном указании В. И., что я должен в Секретариате ЦК заниматься именно политической работой, и всегда придавал этим словам Ленина большое значение, будучи благодарен ему за выраженное ко мне политическое доверие, а вместе с тем, и за выраженное этими словами доверие к моим способностям и во всяком случае — за стремление В. И. поднять мою работу на более высокий уровень. Вместе с тем, я чувствовал, что в этих словах была своего рода критика моих недостатков, привычек. С этого времени я особенно стал заботиться о том, чтобы моя работа, действительно, была главным образом политической»[322].

…Из Кремля, через Троицкую и Кутафью башни, рано утром пешком и без охраны Молотов отправлялся в штаб-квартиру партии — в ее Центральный комитет. Он тогда помещался на Воздвиженке, 5, - в четырехэтажном здании XVIII века классического стиля, которое благополучно дожило до наших дней и хорошо известно москвичам как Музей архитектуры им. Щусева. Вся работа Секретариата и Оргбюро — секретная, Политбюро — совершенно секретная. Штат — минимальный. Начало работы в 8 утра, еда на месте — кое-как, конец рабочего дня — в час ночи. Личный секретариат Молотова первоначально состоял из четырех человек. Первый помощник — коллега по питерскому СНХ и отличившийся на «Красной Звезде» Васильевский. Второй — Герман Тихомирнов, младший брат покойного Виктора. Они на правах старых знакомых с Молотовым на «ты», чего нельзя сказать о двух других — Бородаевском и Белове. Вскоре появится и еще один помощник — Борис Бажанов, который из команды Молотова переместится в секретариат Сталина, а затем через Иран сбежит за границу, где к концу жизни опубликует мемуары. Бажанов выполнял функции руководителя технического секретариата Оргбюро. О стиле Молотова как руководителя Бажанов напишет: «Это очень добросовестный, не блестящий, но чрезвычайно работоспособный бюрократ. Он спокоен, выдержан. Ко мне он был всегда крайне благожелателен и любезен и в личных отношениях со мной очень мил. Да и со всеми, кто к нему приближается, он корректен, человек вполне приемлемый, никакой грубости, никакой заносчивости, никакой кровожадности, никакого стремления кого-нибудь унизить или раздавить»[323].

Молотов председательствовал на заседаниях Секретариата, где кроме трех секретарей ЦК, имевших право решающего голоса, присутствовали с правом совещательного голоса заведующие всеми отделами аппарата ЦК. Он председательствовал и на заседаниях Оргбюро, главная задача которого заключалась в подборе и распределении руководящих партийных работников центральных ведомств и регионов. Одновременно возглавлял несколько постоянных (не говоря уже о временных) комиссий ЦК, важнейшими из которых являлись циркулярная и бюджетная.

По любому крупному вопросу — будь то о проведении посевной или чистке партии — ЦК готовил директивы, рассылавшиеся всем региональным организациям. Этим и занималась циркулярная комиссия. В дополнение к циркулярам Молотов ввел практику направления закрытых информационных писем о международном и внутреннем положении для ориентации местных структур. На места шел и журнал «Известия ЦК», наполненный директивами и указаниями. Главным его редактором был, конечно, Молотов. Как председатель бюджетной комиссии, он ведал партийной казной и отвечал за финансирование программ, требовавших партийной санкции. Бажанов, секретарствовавший и в этой комиссии, вспоминал: «С одной стороны, Бюджетная комиссия обсуждает и утверждает смету отделов ЦК. Тут присутствуют заведующие отделами, стараются отстоять свои интересы, и Молотов с ними спорит (но решает, конечно, он). С другой стороны — и здесь дело идет об огромных суммах, — Бюджетная комиссия утверждает бюджеты всех братских иностранных компартий»[324].

Качество как партийного, так и всего государственного аппарата после Гражданской войны оставляло желать много лучшего. Он унаследовал все родимые пятна знаменитой бюрократии Российской империи и добавил к ним немало своих. Большое количество императорских чиновников продолжало работать в госструктурах: в Наркомате финансов они составляли 97,5 процента от всех сотрудников и даже в НКВД — 48,3 процента. В госаппарат хлынули все желавшие как-то устроиться в новой жизни. С 1917 по 1921 год число госслужащих выросло в пять раз — с 576 тысяч до 2,4 миллиона[325]. В таком обилии чиновников царских времен, засилье «мелкобуржуазного элемента» и в неэффективности госструктур крылись главные причины стремления Ленина опереться именно на партаппарат.

Но и с ним была беда. Член Ставропольского губкома